Кто приложил руку к «самоубийству» приговоренного к пожизненному заключению?
Недавняя публикация «Крымского Телеграфа» («Жизнь» вместо смерти», № 256 от 8 ноября 2013 го­да) об условиях содержания граждан, лишенных свободы пожизненно за совершенные преступления, получила продолжение. В редакцию обратилась мать крымчанина, отбывавшего свое бесконечное, по сути, наказание в упомянутой нами колонии в селе Городище Ровенской области. Месяц назад Сергей (назовем его так) был найден повешенным в своей камере. Наспех проведенное расследование якобы показало, что он покончил жизнь самоубийством. Но некоторые факты говорят о том, что кто-то лишил его жизни, которую ему сохранил суд.
За «плохое поведение»
Как рассказала Людмила Ивановна, ее сын Сергей был судим за кражу, освободился в мае 2003 года, а уже через три месяца его обвинили в убийстве местной девушки. У матери по сей день есть уверенность, что сын не совершал этого убийства, что адвокат даже не пытался его нормально защищать... Впрочем, на то она и мать, чтобы верить в невиновность сына. Не будем вдаваться в подробности судебных заседаний, однако через полгода обвиняемый уже получил приговор, и он оказался жестким — в заключении ему придется пребывать до конца жизни. И если у живого право на помилование появляется спустя двадцать лет, Сергею им воспользоваться уже не придется. Из следственного изолятора Симферополя по этапу в самую «гнилую» колонию Украины его и еще несколько пээлэсников отправили быстро: надвигались очередные выборы и СИЗО срочно очищали от спецконтингента, так что «пересидеть» год-другой не получилось.
С первых же дней в колонии Сергей, как и большинство арестантов, стал писать жалобу в Евросуд о пересмотре своего дела. Тут-то и столкнулся с тем, что администрация любыми путями препятствует этой переписке — ну, кому нужны международные разборки? «Пожизненные» зеки, конечно, интересуют Европу гораздо меньше, нежели различные высокопоставленные «политузники», но все же... А вдруг комиссию какую пришлют или решат, что сидельцев в колонии содержат в «нечеловеческих» условиях. А где в Украине в зонах есть человеческие условия?
Повод для отказа Сергею в переписке нашелся быстро: за переговоры с арестантами из другой камеры — рапорт о нарушении, за то, что проспал шестичасовой подъем, — рапорт. Три рапорта — карцер до 15 суток, а в нем-то по режиму запрещены и любое общение, и переписка даже с Евросудом. В общем, писать и звонить можно только по выходе из карцера на «свободу», а так сиди в одиночестве (кстати, сидеть в карцере на шконке тоже нельзя — на ночь она убирается) и осо­знавай свое «плохое поведение». Впрочем, на три десятка осужденных в этой колонии 20 одиночных камер, предназначенных только для «штрафников», которые от карцера почти ничем не отличаются — ни солнца не видно, ни просто неба.
А содержится в них большинство спецконтингента. Потом Сергей напишет матери об этом и добавит: «...я уже так привык к этому, что почти и не замечаю».
Поначалу Сергей пытался добиться перевода в любую другую колонию для пожизненных, поскольку администрация в Городищах относится к подопечным просто по-зверски, наверное, добиваясь, чтобы ни один зек ни на минуту не чувствовал себя человеком — не положено, значит, по режиму. Однажды в одном из писем матери он напишет: «Ты меня, может быть, уже и не увидишь. Если не буду писать долго и звонить — звони сама в колонию». Может, что чувствовал?
Странное самоубийство?
Однажды в середине октября сын позвонил вечером Людмиле Ивановне, расспрашивал о жизни, передавал приветы знакомым, потом стал уверять, что у него все нормально. Но вот разговор как-то смущал мать, было у нее такое ощущение, что кто-то рядом с ним стоит. А потом Сергей вдруг сказал, мол, если, мама, со мной что-то будет не так, то умер я насильственной смертью. Мать насторожилась: чего это он ей такие слова говорит? Долго не спала, все думала. А через сутки Людмиле Ивановне позвонил начальник городищенской колонии, который сообщил матери, что ее сын повесился... Она только выдохнула: «Не может быть...» — и больше говорить не смогла.
«Понятливый» начальник перезвонил позже, стал допытываться: «А сын вам ничего такого странного не говорил?» Она вспомнила последний разговор и ответила: «Говорил, но я вам не скажу». Надеялась, что кто-то другой к ней прислушается.
Людмилу Ивановну спрашивали: будете забирать тело сына или мы его тут похороним? Она ответила: «Я еду». Наняла в своем Красноперекопске машину в оба конца и поехала в Ровенскую область. Начальник колонии от нее буквально не отходил, женщина пошла в прокуратуру написать заявление с просьбой провести проверку факта смерти сына — мол, с выводом следствия о том, что Сергей повесился сам, не согласна. Упомянула и фразу, которую он ей сказал за день до смерти. Ответа ей не дали до сих пор.
Людмила Ивановна не поверила в самоубийство сына не только потому, что он ей сказал, что делать этого не собирается, — она понять не могла, как он смог это сделать сам на полутораметровом шнуре, почему его руки были исцарапаны и побиты, почему на шее «самоубийцы» содрана кожа почти полностью и вырван кадык? Мало того, акта судмедэкспертизы женщине тоже не дали — мол, мы вам выдаем из дела только те документы, что вам положены. Зато проговорились, что якобы Сергей оставил ей письмо, в котором «такое написано», но его забрала милиция для следствия. Письмо (если оно существует) матери даже не показали, а она в сомнениях: а вдруг это писал вообще не сын, а тот, кто его мог убить? Но администрацию такая ситуация вполне устраивает: чем меньше Людмила Ивановна знает, тем меньше у нее и поводов жаловаться. А самоубийство зека в зоне — конечно, ЧП, но не такое, как убийство или, к примеру, попытка побега. Нет, конечно, кто-то с проверкой обязательно приедет, стопки бумаг-объяснительных придется написать, да и только. К тому же двухдневное (!) следствие пришло к выводу, что Сергей повесился сам.
Версии, версии...
Как на самом дела погиб Сергей, похоже, так и останется тайной. Молчит прокуратура, которая должна провести проверку, — а куда ей спешить, если пожизненный для прокурорских вроде и не человек: то ли он был, то ли его вообще не было. И если вдруг его таки убил кто-то из сидельцев, убийцу больше и не накажешь, и без того приговорен к «высшей» мере наказания... Так чего суетиться?
А вот у остальных арестантов есть и другое мнение — Сергея до самоубийства довел вполне конкретный человек, начальник режимного отдела Николай О., местный садист. Говорят, если бы он со своими наклонностями не в органах служил, а на свободе, из него бы вполне получился настоящий маньяк, которому как раз и место в колонии для лишенных свободы пожизненно. О его манерах и привычках издеваться над человеческим «мясом» в зоне ходят легенды, а ведь пожизненных, из которых большинство прошло не одну колонию, трудно чем-то напугать.
Уже после смерти сына Людмиле Ивановне пришло по почте письмо, в котором еще живой Сергей писал на трех листах, как скучает и хочет, чтобы вся семья собралась вместе. Пишет о том, что не слишком рассчитывает, что прокуратура отреагирует на его заявление о пересмотре дела: «...напоминаю им о том, что я еще не умер. Получил копии материалов дела из Апелляционного суда, оказалось, что я многого не знал. Буду готовить расширенное заявление в прокуратуру». А потом вдруг плюнул на все планы и добровольно повесился?
Что-то здесь не так... Ванда ЯЗВИЦКАЯ
Фото Архив «КТ»
Материал опубликован в газете «Крымский ТелеграфЪ» № 258 от 22 ноября 2013 года
Еще статьи:
«Жизнь» вместо смертиХочу домой!«Взаимоубийцы»История болезни — история смертиДля бомжей свободы нет?