Музейный работник Степан Григорьевич Щеколдин в своей книге воспоминаний «О чем молчат львы: Крым. Алупка. 1941-1944» рассказывает о тех сложных и страшных годах, когда под страхом смерти простые люди защищали культурное наследие Родины. Ниже мы предлагаем выдержки из его мемуаров.
«Проработав в экскурсбюро до весны 1938 года, я поступил экскурсоводом в музей. Началась счастливая жизнь моя в любимом дворце-музее. Работал я сначала экскурсоводом, затем старшим научным сотрудником, заведующим экспозицией и всеми фондами музея.Красная армия отступала к Севастополю, по всем дорогам Южного берега Крыма: по нижнему и верхнему шоссе. Это длилось несколько дней. Ушли. Что же будет с нами?
В Шуваловском корпусе дворца, где помещался дом отдыха имени 10-летия Октября, разместился штаб советского истребительного батальона. Однажды на площадь к дворцу подъехала машина с грузом, из кабины вышел молодой солдат в пилотке. Он обратился ко мне: «В музее кто-нибудь есть?». Меня охватила тревога: «Я сейчас узнаю» - и бегом в штаб: «На помощь! Взрывать хотят!». Человек пять-шесть побежали вместе со мной к машине. Один из них назвал себя комиссаром батальона Поздняковым, другой - командиром батальона Вергасовым. Солдат в пилотке представился как уполномоченный НКВД. В машине была взрывчатка. Уполномоченный упорно твердил, что он выполняет приказ. Спор был недолгим. По приказу Позднякова дружинники выдворили машину вон. С этого момента дворец постоянно охраняли 5-6 бойцов истребительного батальона. Однако настал день, когда батальон ушел в горы.
В городе упорно шли разговоры о взрыве дворца. Я - в горисполком. Вбежал без разрешения, застав там Чолаха. «Товарищ Чолах! Меня тревожат слухи о взрыве дворца». - «Дворец взрывать не будем. Ты хорошо знаешь дворец. Жди моего распоряжения по телефону: возьмешь керосин, обольешь все и подожжешь». - «Вы с ума сошли! Миллионные ценности, памятник культуры и вы - сжигать! Зачем это? Это фашистов остановит?» - «Ты знаешь приказ товарища Сталина? Врагу нельзя ничего оставлять! Иди, жди и действуй!»
Вечером 3 ноября последние части прошли через Алупку. Город словно опустел, притих в ожидании неизвестности. Тишина пугала. Забудет ли Чолах обо мне?
Следующим утром сразу я пошел в горисполком: в Алупке не было никакой власти. Все: горисполком, НКВД, милиция, пожарная команда - уехали в Севастополь.
Двое суток - 4-го и 5-го ноября - безвластие. Граждане громили магазины, базы, аптеку, дома отдыха и санатории; разносили по домам кровати, матрацы, все, что попадало под руку. Вечером горели: ресторан, гостиница «Дюльбер», по фасаду которой вилась китайская глициния, клуб, находившийся на месте теперешнего сквера с памятником В. И. Ленину. Значит, распоряжение Чолаха «по приказу Сталина» выполнялось. Эти двое суток я был в состоянии тревожного ожидания новой беды.
6-го ноября по обеим дорогам шла немецкая армия. Огромные бельгийские быки везли орудия, шли обозы и моторизованные части. В небе рычали «мессершмитты». На улицах - громкая повелительная немецкая речь. Не помню, откуда я услышал, что первые три дня оккупации Гитлер разрешил «победителям» грабить. И это меня страшило. Со своими я «управился», а с фашистами? Все дни я находился в музее.
В один из первых дней оккупации трое высокого роста пожилых офицеров, пройдя по залам, направились в библиотеку. Мы с Анатолием Григорьевичем и Марией Ивановной Кореневыми пошли за ними. Офицеры вскрывали ящик. В нем были гравюры. Мария Ивановна взволнованно говорила: «Нельзя, нельзя! Вы заняли Париж, разве вы и в Версале все забирали?» Фашисты не слушали. Я видел в руках грабителя рулон свернутых гравюр.
В городе был объявлен комендантский час: с наступ¬лением темноты выход из дома запрещался. Так было все время оккупации. Комендант, осуществлявший власть, был командиром воинского подразделения, стоявшего в городе гарнизона. Через каждые три месяца гарнизоны с комендантом менялись, уходили на фронт.
Как только начала работать комендатура и организовалось городское управление, я обратился туда с просьбой разрешить мне поездку в Ялту, чтобы узнать о судьбе вывезенных музейных ценностей. На попутном грузовике приехал в Ялту. В порту я увидел двух матросов, что-то делавших неподалеку от склада. Спросил их о музейных ценностях, подготовленных к эвакуации. «Вон ваши ящики, забирайте. Пароход «Армения», который должен был вывозить их, погиб под бомбами фашистов».
Склад был раскрыт настежь. Страшно было видеть: на полу валялось несколько листов, втоптанных в землю грязными сапогами. Из 43-х ящиков, вывезенных из музея, половина разграблены полностью. В Ялте ведь были те же два дня погромов, что и в Алупке, значит, ценности музейные грабили и фашисты, и наши граждане?
Ялтинский комендант дал два грузовика и четырех солдат помочь перевезти все уцелевшие ящики в Алупку. И с разрешения городского головы Мальцева мы перевезли их на склад Ялтинского горуправления.
Поскольку я возвратил ящики в музей, то решил воссоздать экспозицию. Во-первых, немцам в ящиках легко вывезти в Германию все ценности, значит, ящики нужно уничтожить. Во-вторых, в пустом здании дворца фашисты могут расположить какую-нибудь воинскую часть. Мои опасения оправдались – во дворце расквартировались немцы. Под склад заняли Голубую гостиную и Зимний сад. Я протестовал, говоря, что есть пустующие здания домов отдыха. Комендант пообещал освободить дворец через две недели. Обещание сдержал.
Работать было тяжело. Голод. Холод. В Зимнем саду мраморные бюсты Екатерины II, Воронцовых, прочие стояли на полу (по-видимому, думали эвакуировать). Мы поднять их на тумбы не могли. Я попросил проходивших немцев помочь. Они поставили их по местам. Я вскрывал ящики пожарным топором, женщины и маль¬чики уносили картины в библиотечный зал.
Однажды я пришел в музей, и женщины мне сказали, что комендант приказал приготовить облюбованную им картину (портрет женщины в пояс с обнаженной грудью - неизвестного художника XVIII века; масло, холст, в экспозиции она не была), подобрать раму. Я сказал им, чтобы они оставили картину па месте. На следующий день повторилось то же: комендант приходил в мое отсутствие, кричал, почему не приготовили картину. «Я солдат. На отдыхе. Я хочу отдыхать с комфортом. Картину возьму на время, пришлю завтра денщика с распиской». Через два месяца он действительно возвратил картину. Этот эпизод и позже другие случаи убедили меня в том, что немцы с уважением относились к тем, кто держался с достоинством, и презирали тех, кто перед ними пресмыкался.
В середине марта 1942 года в музей приехал представитель штаба Розенберга. Этот и все следующие приезды моего нового «начальства» каждый раз вызывали тревогу, ожидание чего-либо опасного для музея. Но штаб оказался также и опорой для меня. Мне было выдано удостоверение, в котором было сказано: «Директору Дворца Воронцова господину профессору Щеколдину С. Г. поручено охранять дворец и все, находящееся в нем, и без разрешения штаба Розенберга из дворца никому ничего не выдавать». Печать со свастикой и какая-то подпись. Это стало для меня «охранной грамотой», которой мне пришлось неоднократно пользоваться. Какой-то генерал хотел взять книги почитать, другой - кресло, офицеры - стол со стульями, но все уходили «с носом», ознакомившись с документом.
Штабу Розенберга я объяснил, что не имею звания профессора, я - научный работник музея с высшим образованием, но с финансово-экономическим. Мне ответили, что должность директора музея в Германии соответствует званию профессора. Опасаясь того, чтобы меня не заменили немцем-профессором и не начали делать что им угодно, я согласился.
Все книги «рабочей библиотеки», изданные после 1917 года, я вечерами (не считаясь с комендантским часом) в мешке перетащил домой через парк во вторую комнату, где сделал стеллаж от пола до потолка и завесил тряпками. В шкафах «рабочей библиотеки» я оставил только периодические журналы «Большевик» и др. Машина, приехавшая через несколько дней, забрала из музея только эти журналы.
Весной 1942 года, к 1 мая, экспозиция была восстановлена. Проезжавшие мимо дворца на Севастополь немцы и румыны, если останавливались на площади, шли в музей группами и в одиночку. Смотрители следили за тем, чтобы не украли что-либо. Если помощники были заняты, вызывали меня. Таким образом, волей-неволей мы превратились в экскурсоводов. Дворец-музей работал с 8 часов утра до комендантского часа все два с половиной года.
2 июля 1942 года наши войска оставили Севастополь - после двухсот пятидесяти дней героической защиты. По этому поводу фашисты устроили банкет в Парадной столовой музея. Комендант приказал мне выдать воронцовскую посуду. Я составил список взятой посуды, и по моей просьбе комендант расписался под списком. Они празднуют... А я думал об истерзанном Севастополе… При возврате посуды не хватило одной фарфоровой пепельницы (в форме виноградного листа). Заявил коменданту, нашли, вернули.
Однажды явились два эксперта-искусствоведа из Берлина с заданием переписать картины-подлинники для изъятия. Я поспешил их уведомить, что подлинников они здесь не найдут, все - копии. «Эксперты», осматривая картины, «убеждались» в правоте моего заявления. Даже «Политик» Вильяма Хогарта, находившийся в экспозиции в бильярдной комнате, был признан ими копией: «В России? В Алупке? Конечно, копия. У нас в Германии нет ни одного подлинника Хогарта». Если бы они повернули картину, они увидели бы подпись профессора и сургучную печать Британского Королевского музея, удостоверяющую подлинность картины. После этого я уже смело называл подлинники копиями, и «экспертам» ничего не пришлось записывать. Единственный подлинник они сразу изъяли из фонда: картину художника Герасимова » Ленин на собрании провозглашает победу Великой Октябрьской Социалистической революции и утверждение Советской власти».
Была и солидная попытка изъятия из музея: скульптуры львов! Осматривавший музей какой-то генерал пожелал вывезти их себе в Берлин. На следующий день я рассказал об этом вопиющем безобразии в штабе и меня обвинили в оскорблении германского генерала, дали 15 суток карцера. Но в итоге львы остались на своих местах.
1944 год. Советская армия с тяжелыми боями наступала на запад. Одесса освобождена! И сразу началось движение вражеских войск на Севастополь. Из горуправления по секрету рассказали, что и дворец, и электростанция будут взорваны. Мы остались в музее на всю ночь. Ночью на площадь въехала грузовая машина с немецкими солдатами. Спрыгнув с машины, они спешно выгружали снаряды, раскладывая их вдоль фасада дворца. Оставив эти снаряды, они уехали в сторону Симеиза. Что дальше?
Мы вышли на площадь, перетаскали снаряды (их было около десятка) в парк напротив площади и уложили их в окопы, которые были вырыты в 1941 году вдоль всей дороги Мы торопились и, сделав дело, скрылись во дворце. Томительно ждали. И к ужасу нашему, приехал опять с востока грузовик с солдатами. Спрыгнули с машины, побегали вдоль двор¬ца минут пять, что-то крича, вскочили в машину и уехали на Симеиз. Это была последняя машина оккупантов в Алупке. Измученные пережитым, усталые от волнений, мы пробродили по залам до утра».
А к середине апреля музейные работники, отстоявшие дворец в годы оккупации, смогли восстановить музейные экспозиции из сохраненных потом и кровью экспонатов, и в первые дни после освобождения ЮБК в Алупкинский дворец пошли группы уже советских экскурсантов.
Сам Степан Григорьевич Щеколдин через год получил 10 лет лагерей - за пособничество фашистам. Но даже пройдя сквозь этот ад, он никогда не жалел о том, что нарушил приказ уничтожить дворец!
Благодарим за предоставленные материалы и помощь в подготовке статьи руководство КРП «Алупкинский дворцово-парковый музей-заповедник».